Здравствуй, Кай. Это дочка Герды. Не придумывай, не юли.
Мама снова с попутным ветром убегает на край земли,
Бродит, ищет тебя повсюду, пишет: «Доченька, не скучай!»
Кай, пожалуйста, сделай чудо — приходи на вечерний чай.

Здравствуй, Кай. Я не жду ответа. Вянут розы на чердаке.
Мама дома. Настало лето — вяжет, спицы зажав в руке.
Смотрит в окна — открыты ставни, хоть за ними давно темно...
Кай, случилось все так случайно. Ты хотя бы пришли письмо.

Здравствуй, папа. Мне все известно. Можешь даже не отвечать.
Я за жизнь свою, если честно, не привыкла еще молчать.
Мама дома. С ней все в порядке, сердце бьется в её груди.
Я сейчас все сожгу тетрадки. Ты к нам больше не приходи.

Люди встречаются, люди расходятся, люди теряют людей.
Я умираю в зашторенной комнате, полной прозрачных теней.
Я умираю, а люди целуются, люди идут гулять.
Люди подошвами бьют по улицам, я кулаком — кровать.
Мир существует для самых породистых: псов, дураков, детей.
Люди встречаются, люди расходятся, люди хоронят людей.

Просто бывает есть такие, которые ни кем незаменимые, которые не забываемые, не вычеркиваемые, которые родные, безумные, славные, которые под кожу впитавшиеся, которые такие тобою к примеру наигравшиеся. Есть такие, которые до безумия любимые, нервные, нами в душе хранимые, навсегда хранимые, и никогда не забываемые. Никогда, черт возьми, никогда...

Расскажи ему, небо, как сижу, теребя кольцо,
Как люблю его мимику резкую и лицо,
Что не злюсь, не считаю его подлецом.
Расскажи ему, небо, как я говорю о нем.

Спрашиваешь, как моё лето? Сейчас у него дожди и плюсовая температура. Живу одна. Ни выношу ни себя, ни мусор. Есть губы, которые целовали меня в плечи, а потом молчали. Просто так, так просто. Есть встречи, в которых меня обнимают. И не только встречи. Крепко так. Так крепко, что я стараюсь не вжаться внутрь [него].

Любви нет, есть лишь секс и минет. Всё остальное – для девочек пятнадцати лет и поэтов. Они не могут без этого, забивают свои блокноты строками как я – косяки.

Я тебя вчера ждала, а за окном не было дорог. Не шёл дождь, не светило солнце и, как-то странно, не было домов.

Я тебе вчера звонила, но не было ни коротких, ни длинных гудков. И откуда- то еле слышно мне говорили, что ты ушёл от меня давно.

Теперь совсем не важно, как часто дрожит рука,  набирая: «Я за тебя волнуюсь», 
И какая боль от этого, даже Леона Льюис 
Не сможет своим сладким голосом спеть о том, 
Как приходится снова откладывать всё на потом, 
И в который раз ждать и терпеть. 

И без разницы, как плохо ты умываешь глаза, 
Когда утром следы от чёрного карандаша 
Образуют больные круги, 
Как душит и разрывает чёртово: «Не молчи», 
Но, это только в лучшем случае приходит ответ: «Расскажи, какой к недышащим стучится смерть?». 

И никому давно уже неинтересно какие нити 
Ты готова рвать, какие веревки из себя вить, 
Лишь бы он и впредь счастливо ухмылялся — ему перестало быть страшно, 
И как бы кто не старался — ему даже не важно, 
Какую в ладонях ты держишь плеть. 

Просто хочется забрать его боль, чтобы он больше её не ощущал, 
Перебирать пальцами по вьющимся волосам, 
Смотреть на своё отражение в черной странице какого-то глянца, 
И перестать каждый вечер прощаться, а взять и остаться,
Почувствовать себя живой хоть на треть. 

На чистоту, родной. Я не знаю, какому молиться богу 
За твоё спокойствие и тепло, за то, чтобы всё было хорошо; 
Пускай нежность спит у тебя в груди, 
И всё самое лучшее ждёт впереди, 
А я выкраду твоё горе, как не крути, 
Даже если тебе самому по-прежнему всё равно.

Это знаешь тяжело — каждый день засыпать в слезах и с твоей фотографией, которая в рамке. Все так же красив. Не есть, не пить, каждый день молить Бога, чтобы простил и ты вместе с ним. Все, засыпать. Не получается. Снятся все те же кошмары, а тебя рядом нет. Лишь фото. Прижму и как будто бы рядом. И не знаю где ты, с кем ты, что в голове и о чем думаешь. Это так тяжело. Третью неделю как оборвали и связь между нами. Слышать твой голос, ответы на мои глупые вопросы. И у тебя походу все в порядке, все нормально. И у меня все так же нормально, спать только с твоей фотографией и чтоб мама под утро забирала, чтоб не царапаться «об острые углы твоей рамки», в которой ты все так же красив, все так же. Нормально. Снятся кошмары, в которых душат, а тебя рядом нет. И скулить как щенок за дверью, чтоб через стены не услышала мама. Так не хватает твоего сопенья, чтобы как раньше. Как раньше в затылок. Все так же мило. Чтобы все так же. Засыпать снова рядом, а не другая. Да вдруг с тобою. Я ведь не выживу. А ты живи. Только позволь все так же фото прижимать к себе, чтобы спасаться и молить Бога о тебе, чтобы простил и ты вместе с ним...

Её спрашивают: «Не страшно ли засыпать с малознакомым мужчиной? Не страшно ли оставлять его на ночь?» А она может только улыбнуться в ответ. Что он может? Забрать все украшения? Возможно, он сможет продать их в полцены. Стащить ноутбук? Что ж, рассказы и книга хранятся на флэшке, а остальное не так важно. Может кофемашину? Или что там еще? Телевизор. Или наличность, что отложена на Кубу. Знаете, это не страшно.

Страшно, когда ты впускаешь человека не в спальню, а в жизнь. Он приходит с дождя. С его одежды стекают капли на паркет. Ты сушишь его пиджак и шарф. Потом читаешь на ночь стихи, поджав коленки. А он целует твои щиколотки и смотрит в глаза. Потом относит тебя на руках в постель и обнимает так как никто до. И вдруг ты просыпаешься ночью, а подушка пуста. Вот тогда действительно страшно. Вот тогда ты действительно боишься, что тебя обокрали, но дело не в количестве наличности или отсутствии розового бриллианта на пальце. В дрожь бросает от того, что он ушел навсегда и унес с собой твою душу.

Вот, что действительно страшно.